Перейти к содержанию

Осень (Боратынский)

Проверена
Материал из Викитеки — свободной библиотеки


Осень


1

И вот сентябрь! замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод,
Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виется вкруг холмов;
Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов
И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,
Безмолвен лес, беззвучны небеса!

2

И вот сентябрь! и вечер года к нам
Подходит. На поля и горы
Уже мороз бросает по утрам
Свои сребристые узоры:
Пробудится ненастливый Эол;
Пред ним помчится прах летучий,
Качаяся завоет роща; дол
Покроет лист её падучий,
И набегут на небо облака,
И потемнев, запенится река.

3

Прощай, прощай, сияние небес!
Прощай, прощай, краса природы!
Волшебного шептанья полный лес,
Златочешуйчатые воды!
Весёлый сон минутных летних нег!
Вот эхо, в рощах обнажённых,
Секирою тревожит дровосек
И скоро, снегом убелённых,
Своих дубров и холмов зимний вид
Застылый ток туманно отразит.

4

А между тем досужий селянин
Плод годовых трудов сбирает:
Сметав в стога скошённый злак долин,
С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатых бороздах,
Снопы стоят в копнах блестящих
Иль тянутся вдоль жнивы, на возах
Под тяжкой ношею скрыпящих,
И хлебных скирд золотоверхий град
Подъемлется кругом крестьянских хат.

5

Дни сельского, святого торжества!
Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
Ожившей мельницы крутятся.
Иди зима! на строги дни себе
Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
Хлеб-соль и пенистая брага:
С семьёй своей вкусит он без забот,
Своих трудов благословенный плод!

6

А ты, когда вступаешь в осень дней,
Оратай жизненного поля,
И пред тобой во благостыне всей
Является земная доля;
Когда тебе житейские бразды,
Труд бытия вознаграждая,
Готовятся подать свои плоды
И спеет жатва дорогая,
И в зёрнах дум её сбираешь ты,
Судеб людских достигнув полноты;

7

Ты так же ли, как земледел, богат?
И ты, как он, с надеждой сеял;
И так, как он, о дальнем дне наград
Сны позлащённые лелеял…
Любуйся же, гордись восставшим им!
Считай свои приобретенья!..
Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским
Тобой скопленные презренья,
Язвительный, неотразимый стыд
Души твоей обманов и обид!

8

Твой день взошёл, и для тебя ясна
Вся дерзость юных легковерий;
Испытана тобою глубина
Людских безумств и лицемерий.
Ты, некогда всех увлечений друг,
Сочувствий пламенный искатель,
Блистательных туманов царь — и вдруг
Бесплодных дебрей созерцатель,
Один с тоской, которой смертный стон
Едва твоей гордыней задушён.

9

Но если бы негодованья крик,
Но если б вопль тоски великой
Из глубины сердечныя возник
Вполне торжественный и дикий,
Костями бы среди своих забав
Содроглась ветреная младость,
Играющий младенец, зарыдав,
Игрушку б выронил, и радость
Покинула б чело его навек,
И заживо б в нём умер человек!

10

Зови ж теперь на праздник честный мир!
Спеши, хозяин тароватый!
Проси, сажай гостей своих за пир
Затейливый, замысловатый!
Что лакомству пророчит он утех!
Каким разнообразьем брашен
Блистает он!.. Но вкус один во всех
И как могила людям страшен:
Садись один и тризну соверши
По радостям земным твоей души!

11

Какое же потом в груди твоей
Ни водворится озаренье,
Чем дум и чувств ни разрешится в ней
Последнее вихревращенье:
Пусть в торжестве насмешливом своём
Ум бесполезный сердца трепет
Угомонит, и тщетных жалоб в нём
Удушит запоздалый лепет
И примешь ты, как лучший жизни клад,
Дар опыта, мертвящий душу хлад;

12

Иль отряхнув видения земли
Порывом скорби животворной,
Её предел завидя невдали,
Цветущий брег за мглою чёрной,
Возмездий край благовестящим снам
Доверясь чувством обновленным
И, бытия мятежным голосам
В великом гимне примиренным,
Внимающий как арфам, коих строй
Превыспренний, не понят был тобой;

13

Пред промыслом оправданным ты ниц
Падёшь с признательным смиреньем,
С надеждою, не видящей границ,
И утолённым разуменьем:
Знай, внутренней своей вовеки ты
Не передашь земному звуку
И лёгких чад житейской суеты
Не посвятишь в свою науку:
Знай, горняя, иль дольная она
Нам на земле не для земли дана.

14

Вот буйственно несётся ураган,
И лес подъемлет говор шумный,
И пенится, и ходит океан,
И в берег бьёт волной безумной:
Так иногда толпы ленивый ум
Из усыпления выводит
Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,
И звучный отзыв в ней находит,
Но не найдёт отзыва тот глагол,
Что страстное земное перешёл.

15

Пускай, приняв неправильный полёт
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечёт;
Пусть заменит её другая:
Не явствует земле ущерб одной,
Не поражает ухо мира
Падения её далёкий вой,
Равно как в высотах эфира
Её сестры новорожденный свет
И небесам восторженный привет!

16

Зима идёт, и тощая земля
В широких лысинах бессилья;
И радостно блиставшие поля
Златыми класами обилья:
Со смертью жизнь, богатство с нищетой,
Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
Однообразно их покрывшей:
Перед тобой таков отныне свет,
Но в нём тебе грядущей жатвы нет!


Конец 1836 — начало 1837

Примечания

Написано в конце 1836 г. — начале 1837 г. под впечатлением трагических для круга Баратынского, круга «Московского Наблюдателя», общественных событий этого времени — катастрофы Чаадаева и смерти Пушкина. Узнав о смерти Пушкина, редактор «Московского Наблюдателя» Андросов писал Краевскому в Петербург: «Что Вы с нами сделали? Россия Вам поверила Пушкина, единственное своё вдохновение, редкое и случайное, Вы и того не умели уберечь… Нет, у вас не место поэзии: у вас могут быть паровые повозки, книгопечатные станки, паровые канцелярии, толстые книжки библиотеки. Но дух не может витать у вас: у вас слишком мир господствует и вытесняет всё, что не его (письмо от 3 февраля 1837 г. Рукописное отделение Ленингр. Публ. Библиотеки. Архив Краевского, л. 293—294). Не менее трагично смерть Пушкина была воспринята и Баратынским. В его письме от 5 февраля 1837 г. к Вяземскому читаем: «Пишу вам под громовым впечатлением, произведённым во мне, и не во мне одном, ужасною вестью о погибели Пушкина. Как русский, как товарищ и семьянин, скорблю и негодую; мы лишились таланта первостепенного… который совершил бы непредвиденное… Не могу выразить, что я чувствую; знаю только, что я потрясён глубоко и со слезами, ропотом, недоумением, беспрестанно себя спрашиваю: зачем это так, а не иначе?.. («Старина и Новизна», кн. 3, стр. 341—342).

Это трагическое восприятие смерти Пушкина в известной мере непосредственно отражено в «Осени». Свидетельством тому служит другое письмо Баратынского к Вяземскому. Посылая «Осень» Вяземскому, Баратынский писал: «Препровождаю дань мою «Современнику». Известие о смерти Пушкина застало меня на последних строфах этого стихотворения… Многим в нём я теперь недоволен, но решаюсь быть к самому себе снисходительным, тем более, что небрежности, мною оставленные, кажется, угодны судьбе» («Старина и Новизна», кн. 5, стр. 54). Исходя из этого, следует думать, что строки

Пускай, приняв неправильный полёт
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечёт и т. д.

подсказаны Баратынскому смертью Пушкина. Самый образ «утекающей звезды» несомненно заимствован Баратынским из стихотворения Кюхельбекера «На смерть Байрона», где он также символизирует гибель поэта:

… единая от звезд,
Отторгшись, мчится, льёт сиянье
Чрез поле неизмерных мест,
Чрез сумрачных небес молчанье —
И око, зря её полёт,
За ней боязненно течёт!
Упала дивная комета!

Таким образом, завершая как бы реализованную смертью Пушкина тему «Последнего Поэта» и выражая трагическое мироощущение самого Баратынского, «Осень» в то же время отражает состояние общего трагизма и крушения, охватившего весь круг Баратынского, круг «Московского Наблюдателя» в конце 1836 — начале 1837 г. Подтверждением тому служит отзыв об «Осени» С. П. Шевырева: «Поэт переводит пейзаж в мир внутренний и даёт ему обширное современное значение: за осенью природы рисует поэт осень человечества, нам современную, время разочарований, жатву мечтаний. Осень природы есть, так сказать, одно число, когда написана пьеса» («Московский Наблюдатель», 1837, ч. XII, стр. 319—324).

  1. Впервые — в журнале «Современник», 1837, том V, с. 279—286 (см. эту редакцию).